После секундного колебания она с легким вздохом подставила ему губы, сжав его руки, словно желая остановить время.

Поцелуй был таким сладостным – сладостным до неприличия. Найколу хотелось втянуть ее в себя, чтобы она растворилась в нем целиком. Вот оно, ликовала его душа. Я знаю ее! Но, уже изнемогая от желания, он внезапно почувствовал приближение опасности, будто они делали нечто предосудительное, но не сразу понял, кому предназначался этот сигнал: ей или ему самому. Их глаза встретились, и в них было столько бесконечной боли, неприкрытого желания и горькой безнадежности, что у него перехватило дыхание. И когда он снова наклонился к ней, она резко отпрянула, прижала руку к губам, но взгляда не отвела.

– Мне жаль, – прошептала она. – Мне очень жаль.

Она мельком посмотрела на мирно спящую Эвис, затем легко провела пальцами по его щеке, словно желая навечно запечатлеть в душе его образ.

И все. Она вышла в коридор, своим появлением донельзя удивив находящихся там мужчин. Дверь подсобного помещения при лазарете тихо закрылась за ней и, лязгнув, точно тюремные ворота, встала между ними непреодолимой преградой.

Церемония состоялась во вторник около одиннадцати тридцати вечера. При других обстоятельствах это была идеальная ночь для бракосочетания: низкая луна ярко освещала тропическое небо, окутывая лагерь каким-то неземным голубым светом, легкий бриз практически не тревожил пальмовые ветви, но нес упоительную прохладу.

Кроме невесты и жениха, присутствовали всего трое: капеллан, старшая медсестра и капитан Бейли. Во время церемонии невеста – ее голос был едва слышен – сидела рядом с женихом. А по окончании обряда капеллан несколько раз осенил себя крестным знамением, молясь о том, чтобы Господь простил ему этот грех. Капитан Бейли молился о том же, но старшая медсестра его успокоила, твердо заявив, что при том ужасном состоянии, в котором находится мир вокруг, сей мелкий проступок никак не отяготит его совести.

Невеста, низко опустив голову, держала за руку мужчину, который был рядом с ней, словно просила у него прощения. После окончания церемонии она закрыла бледное лицо руками и сидела так до тех пор, пока не нашла в себе силы судорожно глотнуть воздуха, совсем как пловец, вынырнувший из толщи воды.

– Мы закончили? – спросила старшая медсестра, единственная из всех не потерявшая присутствия духа.

Капеллан кивнул, его лоб оставался нахмуренным, глаза опущены долу.

– Сестра? – очнулась невеста, которая не могла или, может, не смела посмотреть на стоявших рядом людей.

– Хорошо. – Одри Маршалл бросила взгляд на часы и потянулась за своей тетрадкой с записями. – Время смерти – двадцать три часа сорок четыре минуты.

Глава 24

Военно-морская форма, если она не надета на тех, для кого предназначена, – весьма любопытная вещь. Сшитая из темной плотной ткани, с галунами и латунными пуговицами, она напоминает не только о парадах, но и о тех невероятных усилиях – ведь форму необходимо гладить и чинить, а пуговицы драить, – которые надо предпринимать для содержания ее в должном виде. И еще она говорит об особенностях характера ее обладателя, его рутинной работе и устоявшихся привычках. А в зависимости от числа нашивок или знаков различия – и о его военной карьере: о проигранных или выигранных битвах, о принесенных жертвах. О доблести и малодушии.

Но она абсолютно ничего не говорит о жизни. Хайфилд смотрел на свою тщательно отутюженную стюардом форму. Она висела на плечиках, полностью готовая для последнего выхода в свет, когда «Виктория» завтра причалит в Плимуте. Так что же эта форма говорит обо мне? Так думал Хайфилд, поглаживая рукав кителя. Разве она способна рассказать о человеке, который лишь на войне осознавал свое предназначение? Или о человеке, который лишь теперь понял, что вещи, которых он старательно избегал – доверительные отношения и проявление гуманности, – это именно то, чего ему больше всего и не хватало?

Хайфилд повернулся к лежавшей на столе рядом с циркулем сложенной карте. На полу стоял наполовину собранный чемодан. Капитан прекрасно знал, куда мог положить это стюард, а потому сразу нашел под аккуратной стопкой одежды фотографию в рамке, которая последние шесть месяцев пролежала лицом вниз в его ящике. Он вытащил серебряную рамку, заботливо завернутую Ренником в папиросную бумагу. С фотографии на него смотрел юноша, его рука лежала на плече женщины, с улыбкой смахивающей с лица темные пряди волос.

Это сделает парня настоящим мужчиной, сказал он тогда сестре. Военно-морской флот превращает щенков в капитанов. А он позаботится о племяннике.

Племянник, обнимавший жену, как живой улыбался Хайфилду с фотографии. Хайфилд немного подвинул карту и поставил фотографию на стол. Теперь снимок будет стоять здесь до той самой минуты, когда надо будет покинуть корабль.

До Плимута осталось всего пара часов ходу. К тому времени, когда женщины проснутся, корабль уже будет готов высадить их прямо у открытых дверей в новую жизнь. Завтра здесь будет сумасшедший день: бесконечные списки, которые предстоит проверять и перепроверять, длиннющие очереди за багажом, а также процедурные мероприятия, необходимые для того, чтобы огромный авианосец мог войти в гавань. Капитан Хайфилд уже неоднократно становился свидетелем атмосферы нервозности, что царила на корабле перед высадкой экипажа на берег. Правда, война была уже позади. Сейчас его люди знали, что возвращаются навсегда.

Они сойдут с корабля, чтобы прямиком попасть в объятия плачущих жен и по-щенячьи радостных детишек. А потом отправятся пешком или на фырчащих машинах по домам, которые они, вероятно, даже не сразу смогут узнать. И если им чуть-чуть повезет, ощущение пустоты в душе сразу пройдет.

Хотя повезет явно не всем. Он не раз видел на причале родственников, явившихся, несмотря на полученное извещение о смерти, поскольку они отказывались принимать тот факт, что их Джон, или Роберт, или Майкл уже никогда не вернется домой. Капитан Хайфилд научился различать их даже в ревущей толпе: они стояли, нервно сжимая в руках сумочки или газету, и не сводили глаз с трапа в слабой надежде, что произошла чудовищная ошибка.

А еще на борту были такие, как он, Хайфилд. Те, чье возвращение, как правило, не было отмечено приветственными криками. Обычно они незаметно пробирались сквозь ликующие толпы воссоединившихся семей, чтобы за много миль отсюда увидеть весьма сдержанную радость родственников, готовых принять их исключительно из жалости.

Хайфилд еще раз посмотрел на парадную форму, которую завтра ему предстоит надеть в последний раз. Затем он сел за письменный стол и начал писать.

Найкол понятия не имел, куда податься. Сейчас, почти в два часа ночи, в кубрике царило невероятное оживление: моряки, уже прилично принявшие на грудь, доставали из шкафчиков фотографии, чтобы засунуть их в туго набитые вещевые мешки, и делились друг с другом планами о том, куда поедут и что в первую очередь сделают. Если женушка сможет найти кого-нибудь присмотреть за детишками… Нет, он решительно не хотел сидеть среди них. Ведь тогда придется терпеть их добродушное подтрунивание, а ему вовсе не до шуток. Он хотел остаться в одиночестве, чтобы спокойно переварить все то, что с ним за это время произошло.